Und der Haifisch der hat Tränen Und die laufen vom Gesicht Doch der Haifisch lebt im Wasser So die Tränen sieht man nicht
много словМало кто мог знать, но мечник Варии тоже умел плакать. Его слезы были редким явлением, довольно скупым, но чрезмерно искренним. Однако он прятал их от всех. Позволить себе несколько слезинок – для Скуало это было непростительной слабостью. Разве что уткнувшись лицом в холодную статую изо льда. Статую его босса. *** Неимоверно холодно. Лед жжет пальцы, заставляя нервно сжимать губы, едва заметно тает. Есть в этом что-то – стоять у холодной скульптуры столь любимого босса. Утыкаясь лицом в словно бы стеклянную гладь, Супербиа ощущает, что его горячие слезы куда сильнее топят лед, вот только мокрые полоски в тех местах, где они протекали по коже, обдает жаром. Кожа горит, и… хочется разбить эту стихийную клетку Занзаса одним ударом, но невозможно, но нереально… Уже пытался. Обессиленный Варийский мечник садится у того места, где в ледяных оковах различимы ноги босса. Позади тяжелый день. Запах гари и крови плотно впился в кожу. От него воротит, и хочется забыться, но такие вещи не проходят просто от желания, не смываются водой. Не с кожи, не с волос. Акула прислоняется спиной к заледенелой фигуре, и этот пробирающий до костей, одновременно остужающий и выжигающий холод отрезвляет. Помогает расслабиться. Глаза закрываются сами собой. В долгих ночных видениях, которые толком нельзя назвать сном, Скуало не видит столь предсказуемые картины прошлого. В его полудреме или чернота, или кровь, или то, что могло бы принадлежать им с боссом. Он уходит в свои мысли до конца, весь отдается ощущениям, единственному промежутку времени в течение дня, которым он лечит свое сердце, свое желание прижаться к боссу… Вот уже семь с лишним лет, а Второй император мечей давно перестал считать дни своего мучительного и лишенного смысла одиночества, он сидит так по вечерам… Сидит и разговаривает с боссом. А потом отдается минутам покоя, может, даже грез… Неизменно происходит еще одно действие: входящий в помещение Луссурия оттаскивает дремлющего капитана ото льда, стараясь избежать полного обморожения слабого тела. На его взгляд Супербиа слишком сильно себя изводит, но вариец как будто бы оглох от собственных криков и не слышит всего, что ему говорят. Оттащив, Солнце Варии укладывает Дождь под одеяло и, довольно кивнув, удаляется. Изредка в этом ежедневном спасении длинноволосого мечника участвует и босс семьи Каваллоне. Этот остается подле спящего друга куда дольше. Сидит рядом, всматриваясь в лицо, и пытается понять, как же лечить безумие. Пытается, а сам вслух говорит с Занзасом, как будто скованный холодом варийский босс может его слышать. Говорит, что Акуле слишком плохо, что рано или поздно он сойдет с ума, что волосы мечника уже порой мешают ему ходить, что душевная боль проявляется в безумной идее сражаться за Варию до смерти, в жестокости… Дино есть, что рассказать, но он бы хотел ответа. Под утро уходит и он, оставляя друга наедине с Занзасом. Каждое утро Скуало просыпается один. Тонкое одеяло не спасает от холода, но позволяет пережить ночь, и он благодарен тому, кто так заботится о нем, хотя и своей гордостью клянется убить, если узнает. Он подходит к закованному морозом боссу и проводит рукой словно бы по руке этой статуи, целует лед в том месте, где виднеются губы, смотрит в ярко-красное пламя взгляда, просвечивающее сквозь синеву. - Однажды твой плен закончится, - произносит он еле шевелящимися потрескавшимися губами и вздыхает, закрывая глаза, прежде чем развернуться на каблуках и уйти в новый день. Сегодня даже не в один. Мечника здесь не будет еще почти неделю, так как впереди задание на другом конце Италии. Семья Маррас не только не является особо крупной, тем более из мафиозных семей Сардинии, но и просто-напросто не ясно, чем представители такой фамилии могли перейти дорогу крупной семье, однако не в законах Варии спрашивать мотивы. Задание есть задание, особенно если за него прилично платят. И Скуало на это задание уходит один. Нет, он не недооценивает представителей семьи, просто больше никого не хочет видеть. Ему хочется отдаться кровавой расправе, безумию клинка. Примерно так и происходит, когда он к концу отпущенной недели оказывается в особняке. Здесь не так много народу. Сверкает сталь, крики и кровь. Холодная, с металлическим запахом и вкусом, такая знакомая, она только разжигает пламя в душе мечника, которому бы как раз хотелось замерзнуть. Раз и… до пробуждения босса. Он пропускает удар, лишь когда слышит в наушнике, обеспечивающем ему связь с Варией, надрывный и испуганный голос Луссурии. - Скуало, что ты обычно делаешь, когда босс пытается убить тебя стаканом? – слышится крик. - Вра-а-а-а-а-ай… Ты очень не вовремя со своими шутками, - отзывается Супербиа, наконец протыкая мечом сердце своего врага и останавливаясь посреди трупов. Где-то вдалеке он слышит «мусор», и сердце екает. Этого голоса и треска сломанного наушника вполне хватает, чтобы капитан Варии пренебрег привычкой зайти в бар выпить после кровавой расправы и сорвался в особняк. Так быстро, как мог. Пока машина, повинуясь велению механического протеза мечника, летела по итальянскому пригороду, Скуало перебирал все знакомые ему ругательства. Как он мог? Мог не быть рядом, не быть там… быть слишком далеко. Как будто ему безразлична судьба босса. Еще более мучительным был страх. Страх, что все это глупая шутка и порождение его разбушевавшегося разума. Сутки в дороге проходят как один час в мыслях. Единожды Акула останавливается, и то, чтобы купить воды. Бороться со сном с каждым часом становится все тяжелее, истощенный организм с трудом переносит поездку, и если отказать себе еще и в воде, то можно просто не доехать. Хотя все это - ужасная потеря столь драгоценного сейчас времени. В особняк длинноволосый мечник влетает как раз вовремя, чтобы успеть услышать конец матерной тирады босса. Сердце отпускает – только один человек в мире умеет так ругаться. Так, что Скуало тянет рухнуть к его ногам… Перефразируя всем известную цитату: «Он так матерится, что хочется раздеться». Да и не только раздеться. Хочется всегда быть рядом, не отпускать ни на шаг. Принимать на себя весь его гнев и всю страсть… Именно такие мысли проскальзывают в голове блондина, пока он преодолевает лестницу, перепрыгивая через ступеньку. Что-то совсем неадекватное бьется в сердце, когда он распахивает дверь кабинета босса, из которого и был слышен тот великолепный мат. Картина, которую он застает, в другом случае вызвала бы улыбку, сейчас же будила искреннюю нежность и желание шепнуть: «Живой». Перед ним предстал Варийский босс. В таком виде, словно бы ничего и не случилось: излюбленное кресло, стакан виски, который только что был разбит о голову Луссурии. «Не тот виски, - ловит себя на мысли Скуало, - слишком молодой». - Вра-а-а-а-ай… - От крика морщится даже Занзас, но что поделать с привычкой орать? – С возвращением… Произнеся это, Супербиа сам наливает виски своему боссу и, выставляя Луссурию из комнаты, подает стакан боссу. Отойти уже не выходит. Сильные пальцы вцепляются в пряди, сильно дергают. Их лица оказываются настолько близко, что мечник может разглядеть еще непривычные его взору шрамы. - Где ты шлялся? – Звучит почти как «Я скучал». - На задании, - отзывается Скуало. Почти «Я тоже». Занзас снова дергает пряди своей Акулы, притягивая ближе, грубо целуя его губы, пробираясь языком внутрь, проводя им по ровным зубам, касаясь языка мечника и наслаждаясь его ответом. Прерывистый, страстный, жестокий поцелуй. Кровь из раскусанных губ совсем не такая, как кровь умирающего. Она бодрит и сводит с ума. Тело мечника отзывается на эту грубость легкой судорогой, желанием прижаться ближе. Прелюдии никогда не были достоинством босса Варии, впрочем, Скуало всегда мог сказать, что он в них и не нуждается. Все вступление выражается в десятке поцелуев, переплетающихся с рыком и укусами, в грубом сжимании волос, в том, чтобы, оттолкнув, уронить на стол. Скуало заводит это. Ему нравится не столько грубость, сколько искренность этих сильных прикосновений, сколько отсутствие в них наигранной нежности. В конце концов, не девочки, чтобы медлить, чтобы придаваться излишним ласкам, растягивать удовольствие одного раза до бесконечности, когда они могут просто повторить. *** Рассвет они встречают в постели. Переплетенные пальцы не больше, чем случайность, которая нравится мечнику до немого восторга. Занзас спит и не позволит своей Акуле покинуть постель прежде, чем он проснется, о чем свидетельствует его рука на бедре. «Ты будешь спать, пока я не решу, что ты здоров», - сообщил босс Варии, засыпая, и Скуало понимает, что так оно и будет, поэтому позволяет себе, наконец, закрыть глаза, хотя солнце только лишь встало, и отдаться сну. Сну, в котором больше реальности, чем в тех прежних полудремах. Ему больше не холодно. Ему больше не одиноко. Чувство рыбы, вынутой из воды, прошло. И слез почти не осталось. Вот только и у Акулы есть слезы, и они бегут по лицу, только Акула живет в море, так что слез никто не замечает. Море для мечника Варии - это битвы и близость с Занзасом. Он снова может наслаждаться всем этим, снова сможет скрыть свои слезы, если для них появится необходимость, под душем, в пылу битвы или на плече босса, пока тот спит.
-
-
11.08.2010 в 17:55Und der Haifisch der hat Tränen
Und die laufen vom Gesicht
Doch der Haifisch lebt im Wasser
So die Tränen sieht man nicht
много слов
-
-
11.08.2010 в 18:31Автор, раскройтесь, я буду вас любить!
*не з, но шиппер
-
-
11.08.2010 в 18:32Но можете меня любить - мне приятно.
-
-
11.08.2010 в 19:56-
-
11.08.2010 в 19:57